- Ой, Матрён, куда ж ты за полено хватаешься, ведь не пушинка, да и заноз насажаешь!

- Федосья! Матрёнушка у нас девчушка смышлёная, чай сама сообразит. Да и пупочек не отвалится, коль полешко-другое принесёт. Пущай к хозяйству приучается. Аль про Федюшку забыла?

- Деда, а кто это, Федюшка?

- Ты, Матрён, полешки сперва в подпечек сложи. Залазь на лежанку, да котейку смотри не перепужай, он давно там тебе место греет.

Жила у нас в деревне семья, да вот ребятёнок у них всего один бы, мальчонка, Федюшкой звали. Домашние души в нём не чаяли. Батька пряниками с ярмарки баловал, бабушка пирогами сдабривала, дед игрушек ему всяческих навырезал, и коняшек, и солдатиков. А мамка за ним бегала как привязанная. Он вроде с ребятами в лес наладится, а она ему: "Стой, куда в лес, там зверьё дикое, сгинешь ни за грош!" Он было возражать, мол, все в лес ходют, и ничего. А она ему: "Что ж, все в омут прыгать пойдут, ты тоже побежишь?" Вдругорядь интерес ему с дедом дрова порубить. Тут бабка прибегает и давай на деда собак спущать: "Зашибёшь, кровинушку, ирод старый!" Оттащит его от деда, только отвернётся - а малой поленья уж ручонками хватает да в кучку собрать хочет. Бабка причитать: "Что ж ты, Федюшенька, делаешь, а ну как пупочек отвалится, мамка заругает!"

- Деда, как же так? Он же мальчик, хозяином расти должен, а ему и полешко принести не дают.

- То-то и оно. Со стороны всегда виднее, что да как. Но деревенские не встревали - себе дороже.

Родные опекали его с пристрастием, а уж зимой-то как накутают - тому за снежком и не нагнуться, так и стоит во дворе валенком, да ноги как ходули переставляет. Измучается, ужареет, раскраснеется, того гляди испечётся от опеки такой. Отец бывало встрянет, да его быстро за пояс заткнут, ещё и виноватым выставят: "Как неродной он тебе! А ну как заболеет и помрёт! Смерти его хочешь?! Я забочусь о них, а им всё мать плохая! Доколе терпеть я буду чёрную неблагодарность-то!" - и в слёзы.

Так и рос Федюшка, как сыр в масле катался, только слышалось иной раз со двора ихнего: "Федюша, куда? Пупочек отвалится!" Пришло время маманьке и о семье подумать. О Федюшкиной семье. Пошла сама, взамест сватов, по дворам. Куда ни постучит - неизменно слезами и криком кончалось. "Ишь ты, девка расфуфыренная! Федюшка-то ей не люб! Ты гордыню свою поусмири, не для таких я сыночка ростила!" Да на выходе в полоборота ещё и кулаком погрозит. Вскоре молва по окрестным деревням пошла, ей и дверь открывать перестали. Тут уж она на мужа взъелась, мол, вырастил тюфяка, невесту найти не может. "Так, - говорит, - и останемся без внуков, бабка с дедом не вечные, кому за водой ходить, да дрова колоть? О себе не думаешь, хоть обо мне подумай! Пропадёшь с тобой ни за грош!" И опять в слёзы.

В один такой день не стерпел Федюшка ругани и причитаний, убёг куда глаза глядят. А глаза годами через окно на опушку глядели, и страсть как хотелось ему побывать там, да мамку огорчать не хотелось. Вроде детина здоровый, косая сажень в плечах уж, а бежит да слёзы на ходу рукавом вытирает. Упал в траву на опушке, задрожал телом могучим. Горестно ему было за отца, за мать, да за жизнь такую. Вроде как вину свою чувствует, кулачищами по земле лупит.

Чу! Сквозь всхлипы как будто голос человечий. Прислушался: "Люююди! Помогите! Пропадаю!" Федюшка на голос пошёл, через валежник пробрался - голос громче: "Помогииите!" Федюшка ему: "Ты где?" Голос отвечает: "Слава Богу! Мил человек, трясина меня засосала. Ступай тише." Федюшка ветви раздвинул, а там человек уж по грудь увяз: "Нагни берёзку, - говорит, - чтоб мне ухватиться, да смотри, куда шагаешь, кочки поершистее выбирай." Растерялся наш парень сперва. Что делать? Мамки рядом нет, самому решаться надо. Ухватился за берёзку, да оглянулся по привычке - не заругают ли. С горем пополам спас мужика. А тот ему: "Спасибо! Я ведь тебя сразу признал. Кого-кого, а уж тебя увидеть тут не ожидал. Честно признаться - боялся, что не справишься, а ты - гляди-ка - не подвёл тебя пупочек!" Спросил мужичок, какими судьбами Федюшка в лесу оказался. Тот и поведал беду свою."Слышал я, - говорит мужичок, - про житьё-бытьё твоё. Коль желаешь, пошли жить ко мне. У меня тут пасека недалече. Я теперь тебе по гроб жизни обязан." Федюшка и согласился, невмоготу ему было домой возвращаться.

Под вечер крик у избушки раздался: "Эй, пасечник! Федюшку мово не видал?" Вышли они оба на крыльцо.

- Да здесь я, мамань.

- Что ж ты творишь?! Мать совсем не жалеешь! Я все глаза выплакала, а ты тут прохлаждаешься! - и за руку его хвать! - А ну, пойдём домой, нечего тебе с этим медовушником хороводиться!

Стыдно Федюшке за мать стало, руку свою вырвал и насупился. Тут пасечник встрял:

- Ты, Прасковья, осади, вишь - не остыл ещё паренёк. Пущай у меня поживёт, пчёл послушает, а я пригляжу за ним.

- Ишь ты, чего удумал! Шо тут слушать у тебя, окромя бульканья медовухи! Бражничать не с кем?

- Да ты, Прасковья, покрепче любой медовухи будешь! И не нать мне тут... Дома на мужа ори, ежели он тебе позволяет.

Прасковья так и ахнула от неуваженья такого. К Федюшке оборотилась:

- А ты что молчишь? Заодно с ним что ли?! А ну, домой сей же час!

Федюшка, весь пунцовый уж, воздуха набрал побольше, да только и смог прошептать: "Не пойду, мамань". У Прасковьи от неожиданности даже рот захлопнулся. Поглядела она на сына пристально - а тот глаз не прячет - и говорит так спокойно: "Ну и оставайся в этом болоте, видеть тебя больше не хочу". Повернулась и прочь пошла. А Федюшка только вслед ей смотрел. Вот в тот момент-то пупочек у него и отвалился, тот самый, за который маманька как за верёвочку дёргала. Вот оно как бывает, ежели пупочек долго натягивать - и рвётся с треском, и обоим по лбу шлёпает.

Так и остался Федюшка жить у пасечника. Тот его своему ремеслу обучать начал, как за пчёлами смотреть, как мёд качать, да бочонки мастерить. А как зима пришла - в четыре руки корзины плели. Парень на удивление смышлёным оказался, хоть и криволапил иной раз, но всегда исправлялся. Так зима прошла, за ней весна. Попривык Федюшка к работе, да к общению. За новые дела уж без оглядки брался. Обиды прошли, родные всё чаще вспоминались. Стал подумывать, чтоб наведаться. Сидит как-то, бочонок мастерит, да что-то работа всё не клеится. Пасечник ему и говорит:

- Мыкола уж третий день нейдёт, видать, на бочонки твои обиделся. Ты дно-то, дно ровней заколачивай, чего размечтался.

- Да маманьку вспомнил. И батю. Нехорошо вышло всё. Они ж родные мне.

- Дык сходи и проведай, чо думу думать. Да медку в гостинец возьми.

- Боязно. А ну как выгонит?

- А вот и узнаешь.

...

Стоит Федюшка у калитки, с ноги на ногу переминается, а войти боится. Тут дед из-за угла дома выворачивает:

- Федя?... Федюшка! Радость-то какая, вернулся!

Обниматься к нему бросился, за плечи трясёт.

- Пойдём в дом скорее!

- Боязно мне, деда. Выгонит меня мамка.

- Да што ты, што ты... Она давно уж раскаялась, да ты характер ейный знаешь - ни в жисть не признается. И нам запретила на поклон идти.

Вошли они в горницу. Дед заголосил: "Встречайте дорогого гостя!" Бабка ахнула, крынку выронила. А маманька молча к Федюшке шагнула, обняла за шею да разрыдалась. Впервой слёзы радости у ней по щекам текли, и слаще всякого мёда они были. "Прости, - говорит, - Федюша , за всё". А он ей: "И ты меня прости, мамань". Вскоре и отец с поля воротился, то-то ему радость была. Вот, Матрён, как важно сердце с родными открытым держать, да обиду в нём не носить. Прости - самое сильное слово, зачастую оно одно и нужно.

- Деда, а у них с тех пор всё наладилось?

- А что ж не наладиться-то? Коли поступаешь верно, а не как обида подсказывает.