- Электроэнцефалограмма, - начал профессор, - довольно распространённое исследование электрической активности головного мозга. Раньше с её помощью определяли физические проблемы, такие, как опухоли, нарушения кровообращения, травмы и прочее. Позже научились диагностировать и психические расстройства: разные мании, фобии депрессии. Очень полюбилась она детским, тогда ещё, психиатрам, ныне астропсихологам. Пачками ставили диагноз СДВГ, и родители пичкали своих чад седатиками, а теперь что выросло - то выросло. Ничего личного - просто бизнес. Благодаря мистификаторам энцефалограмма обросла множеством  мифов. Кто-то даже утверждал, что с её помощью можно читать мысли, но ни доказать, ни опровергнуть этого никто не смог. Хотя до сих пор встречаются эксперты менталисты-инструменталисты: что-то там читают по графикам и впаривают своим клиентам разную дичь. Шарлатаны! - Пётр Михайлович сдвинул брови, выражая презрение и отвращение к этим людям. Но вот чего не отнять у этого метода, так это возможность считывать эмоции человека: доволен он, радуется или грустит, или чем-то озабочен. Про чистые эмоции сложно говорить, правильнее это назвать общим эмоциональным состоянием. По этой линии мне и довелось работать вместе с твоим отцом, - он обратился к Нате, - к тому времени он был уже старшим научным сотрудником в частном исследовательском отделе при фармакологической компании, где я был заведующим. В тридцать третьем поступил заказ на исследование в этой области. Финансированием занимался набирающий тогда обороты комитет по основам безопасности жизнедеятельности. Совместно с министерством труда, - уточнил профессор, подняв указательный палец вверх.

- КОБЖ меня и направил к астропсихологу, - заметил я.
- Хм, ещё бы. Это их работа. Вот только не твоя безопасность их заботит, - профессор заговорщически подмигнул. Заказ на исследование был настолько важен, что с нас сняли все другие обязанности и не ограничивали в ресурсах. Нам предоставили огромное количество исходного материала по испытуемым, рассортированного по социальным группам. Папка каждого участника содержала подробное описание его поведения, психологические характеристики, энцефалограмму и массу других анализов. Подсобка была забита коробками, а в сеть лаборатории ребята, больше похожие на агентов спецслужб, загрузили уже оцифрованную базу и программы для анализа. Инструктаж от заказчика был не менее грандиозным: видеоролики, больше похожие на агитки, вдохновляющие речи, наглядные пособия и методички. Всё сводилось к тому, что обычный рабочий достоин комфортных условий труда, так как именно он делает вклад в развитие общества. Именно рабочие - те кирпичики, из которых строится крепость государственности. На своих руках они вносят нас в светлое будущее, создают уверенность в завтрашнем дне. Наш моральный долг - позаботится об их психологическом равновесии, успеть распознать усталость или понять причину раздражения. Вовремя протянуть руку помощи, сделать выводы о рабочем процессе и внести коррективы для повышения комфорта и производительности. Рабочие рассчитывают на нашу поддержку, и мы не можем ответить им отказом.

Для этого-то и требовался некий экспресс-метод считывания эмоциональных состояний и, желательно, массовый, чтобы не тратить время на каждого, а оценивать группами, непосредственно на рабочем месте. Так сказать, не отрывая от производства. Нам показали анимацию предполагаемого устройства: в руках человечка что-то вроде сканера, он водит им по цеху, а фигурки на экране подсвечиваются зелёным или красным. Красные фигурки потом выходили из цеха, на их место приходили зелёные. В конце ролика появлялась картинка, где красный человечек лежит в гамаке под пальмой и постепенно зеленеет. В общем, постановка задачи и обеспечение на высоте - мечта любого исследователя. При этом нам не ставили конкретные сроки и обещали не донимать отчётами: "Работайте на здоровье!" По разговорам было понятно, что отсутствие конечного результата исследования в силу объективных причин не приведёт к негативным последствиям для нас. Заказчик понимал, что создать такое устройство может быть даже невозможно из-за фантастичности идеи, но очень надеялся на благоприятный исход.

С энтузиазмом мы приступили к обработке имеющихся данных и вычленению из них параметров, описывающих эмоции. Уже на этом этапе мы столкнулись с искажениями, и пришлось отсеять большую часть исходного материала. Зато оставшийся показывал завидную стабильность и прогнозируемость. В итоге нам удалось определить с десяток чётких паттернов эмоций. Каких именно - неизвестно, и без сопоставления с наблюдениями за испытуемыми это было сделать трудно. В добровольцах недостатка не ощущалось, благо государство щедро оплачивало участие в наших экспериментах, и со временем мы собрали целую базу эмоциональных глифов. Сочетая их, можно было уже описывать чувства, например, любовь, зависть и другие. Пришёл черёд заняться изобретениями. Зная электромагнитную суть работы мозга, мы набросали несколько вариантов, один из которых и реализовали, разобрав часть лабораторного оборудования. Не без помощи технического персонала нам удалось сварганить нечто похожее на телевизионную камеру с дисплеем, на который предполагалось выводить эмоциональное поле. Этот термин родился сам собой, по аналогии с электромагнитным полем, ведь, по сути, именно электромагнитное поле и позволяло, теоретически конечно, визуализировать эмоции. Используя принцип спектрометра, мы собирались улавливать отражённое излучение лазерной матрицы. Мощные магниты, питаемые квадрониумным реактором, управляли частотой лазерной матрицы и направляли излучение, построчно сканируя пространство. Приёмником служила кардинально модернизированная ПЗС-матрица. Отражённый сигнал изменялся в магнитном поле, излучаемом головным мозгом, и поступал на датчики. Корпускулярно-волновой дуализм, который мог бы создавать проблемы при приёме сенсорами сигнала, вопреки заверениям техников, не проявился. По неведомым законам квантовой механики, отражённый сигнал уже не обладал свойствами волны, и его можно было превратить в чёткий видеоряд. По крайней мере это показали предварительные опыты на "сыром" устройстве...
Простите, я немного увлёкся деталями. Вы наверное мало что поняли?
- Вы хотели снять на видео эмоции, - резюмировал я.
- Если отбросить все детали, то так оно и было. Остальное не берите в голову. Сам я не большой знаток квантовой механики, так что мог наговорить лишнего.
- Продолжайте, Пётр Михайлович, - нетерпеливо попросила Наталья.
- Через год плотной работы устройство было готово к первым испытаниям. Начали с многострадальных мышей. Не для того, чтобы узнать их эмоции, конечно, - профессор улыбнулся. - Мы просто побаивались, не поджарит ли нас наше детище. Но всё прошло удачно, за исключением неполадок с выводящим дисплеем.
Техники нам всё заменили, а заодно добавили обычную камеру и совместили два видеосигнала, чтобы видеть эмоциональное поле в привязке к обстановке. В тот же день мы повторили попытку уже на мне. Твой отец направил видеоискатель на меня, включил камеру и, убедившись, что дисплей работает, запустил устройство. Я ничего не почувствовал, но через секунду он подозвал меня: дисплей опять расплылся цветными пятнами, забил всю картинку психоделическими разводами, потом стал полностью белым и погас.
На следующий день уже другой техник занимался ремонтом и не мог понять причину выгорания электроники. Он несколько раз всё перепроверил и попросил включить при нём, чтобы попытаться понять проблему, если она повторится.

Втроём мы смотрели на дисплей - на нём появилась наша лаборатория; при запуске излучателя ситуация повторилась - хаотичные цветные разводы высветили экран и он отключился. Техник проверил дисплей на своём устройстве и констатировал смерть последнего. Несколько часов он провозился, перебирая проводку и выясняя причину перегрузки. В конце концов поставил очередной экран и скомандовал: "Проверяйте!" Мастер оставался перед машиной, наблюдая за пучком проводов и индикаторами на платах. Мы с надеждой начали алгоритм включения: питание, камера, реактор, питание матрицы, нагнетание электромагнитного поля, включение излучателя. Но увы. По экрану стали расползаться цветные пятна, о чём я незамедлительно сообщил технику. Он выругался, бросил отвёртку и сказал: "Сами разбирайтесь!" Экран ещё не успел полностью засветиться, как почти от его центра начала быстро расползаться бесформенная тёмно-коричневая клякса, расталкивая цветные разводы. Она быстро затянула всю область, затем экран мигнул ослепительным белым полем и отключился. Мы переглянулись и всё поняли - приёмник слишком чувствительный. Допуска к исследованию у техника не было, так что мы не распространялись о своих догадках, а просто попросили оставить нам пару-тройку дисплеев и отправили его восвояси.

Вам ещё не надоело слушать мемуары старика? - спросил профессор с улыбкой.
- Ни капельки, - заверила Наталья.
Пётр Михайлович продолжил:
- Меняя электромагнитное поле лазерной матрицы и плотность фильтра приёмника, мы изобрели регулировку чувствительности. Получилось что-то вроде фокусировки на фотоаппарате. Мы жаждали экспериментов. На этот раз подопытным стал твой отец. Я выкрутил рукоять регулировки на минимум и включил излучатель. Экран не изменился и продолжал работать. Постепенно прибавляя чувствительность, я не наблюдал изменений, но в какой-то момент заметил, как в тёмном дальнем углу лаборатории появилось слабое розовенькое пятнышко, оно меняло форму и казалось живым. Я спросил у Фёдора, что там такое. Он замялся и не сразу ответил. Там были наши мышки. "Мышки... и что? Что там с ними?" - я терял терпение, - профессор заулыбался, вспоминая тот момент, - а он мне: "Даже не знаю, как сказать". Ну, взрослый же человек, говорил бы как есть, я ему так и сказал, а он и заявляет: "Они там род продолжают".
Машина работала, мышки светились, что, конечно, странно, а отец твой как свицовый - хоть бы что излучал. Я продолжил увеличивать чувствительность, появились цветные шарики, которые летали по комнате, сливались вместе, вспыхивая радугой, меняя цвет или рассеиваясь. Словно цветные шарики ртути они перетекали по экрану и по мере усиления чувствительности становились всё плотнее и крупнее. Но от Фёдора не исходило ничего. Наконец я выкрутил ручку настолько, что комната пропала, а цветные разводы стали заполнять экран и высвечивать его, я понял - это предел, и, пожалев очередной дисплей, вернул ручку на "уровень мышек". Проинструктировав твоего отца, я сам встал перед машиной, но, как ни странно, я тоже ничего не излучал, хотя чувствовал распирающую меня радость от того, что мы это сделали. Мы опять остро нуждались в подопытных.

Я не спешил сообщать о наших успехах. Разрешение на опыты с людьми всегда затягивают исследования, а поскольку устройство было не опаснее фотоаппарата, мы решили схитрить. В конце концов нужно было удостовериться в работоспособности аппарата, а то вдруг он только на мышах работает. Посовещавшись, мы решили продолжить с техником, благодаря которому как раз и были замечены изменения на мониторе. Предстояло разыграть целое театрализованное представление, целью которого являлось спроврцировать у техника всю гамму эмоций. Под предлогом того, что у нас сломался компьютер, я его вызвал. Аппарат заблаговременно был включен и нацелен на место, где ему предстояло работать. Мы вели запись всего процесса, чтобы не отвлекаться на устройство, и пересматривали потом видео с большим интересом. Техник вошёл в зону съёмки. Вокруг головы бултыхалась бежевая клякса, оставляя при ходьбе небольшой шлейф. Бывало, что электронных дел мастер ловил взглядом наше детище, с которым бесплодно провозился кучу времени, тогда клякса темнела и заглушала цветные вкрапления в ней. По мере работы с якобы сломанным компьютером клякса меняла цвета, иногда выбрасывая за свои пределы разноцветные капли. Они парили в воздухе рядом с техником или стремительно улетали в стороны. Когда клякса становилась почти того же цвета, что и, парящие рядом капли, последние притягивались к ней обратно, а если цвет менялся слишком быстро, то отлетали и рассеивались.
Техник погрузился в работу, и Фёдор начал свою игру. Первым на очереди было амплуа раздражённого нетерпеливого учёного, которому нужно срочно сдавать отчёт, а бездарный техник не может быстро починить компьютер. Задача была вывести подопытного на негативные эмоции. Потом на записи мы наблюдали, как кляксу начало лихорадить, она потемнела, стала практически чёрной, затем словно закипела, будто что-то сейчас вырвется из неё. Кляксу вспучило, она стала испускать тёмно-коричневые кольца, словно разводы на воде от брошенного камня. В этот момент  техник выругался, начал то оправдываться, то упрекать, то дерзить сквозь зубы. Когда пульсация закончилась, отовсюду - сверху, снизу, сквозь стены - стали просачиваться тёмные капельки, они двигались к нему и сливались с его кипящей кляксой. Некоторые рассеивались, проходя мимо Фёдора, а сам он поменялся в лице. Он понял, что всё зашло слишком далеко и пора переключаться на амплуа добряка.

Проговорив заготовленную извинительную речь, Фёдор предложил технику кофе. Сначала клякса чуть ли не разрывалась, выбрасывая пучки капель в его сторону, затем на ней стали появляться цветные проблески, которые тут же изрыгались мазутоподобным пятном в противоположную сторону. Постепенно этот корчащаяся бесформенная амёба стала светлеть со стороны Фёдора. Поведение техника изменилось - он стал спокойнее. Ореол вокруг головы становился ровнее, кипение прекратилось. Пока Фёдор наливал кофе, техник продолжал заниматься с компьютером. Иногда в пятне, к тому моменту бежевого цвета с зелёными переливами, появлялись шоколадные всполохи, но быстро затягивались основным фоном. Чёрные капли, некогда стекавшиеся со всех сторон, замерли в воздухе и постепенно растворились.

Федя вернулся с кружкой и коробочкой эклеров. Ореол вокруг головы техника среагировал мгновенно: он посветлел, а зелёные переливы стали пастельно-розовыми и перетекли внутри ореола ближе к голове. Фёдор продолжил развивать заготовленный сценарий. Он должен был выйти на личный доверительный разговор, и ему это удалось. Ореол уже нельзя было назвать кляксой, он приобрёл практически идеальную форму круга с небольшими флуктуациями и стал чётким, а его цвет высветлился до песочного. Фёдор потом рассказывал про свои ощущения во время разговора: он почувствовал облегчение и умиротворение, общение воспринималось как дружеское и уже не напоминало эксперимент. К концу разговора он даже забыл, что играл роль добряка - он был им. Когда все волнения эмоционального поля прекратились и оно стабилизировалось, техник быстро нашёл неисправность, которую мы учинили с компьютером. Завершив работу он попрощался, а Федя, из лучших чувств, крепко пожал ему руку. Техник направился к выходу. Ореол уже не оставлял шлейф, выглядело так, будто его голова - внутри надутого шарика, который упруго покачивается, но не теряет своей формы. В какой-то момент розовая окантовка вокруг головы стала бардовой и, словно импульс, прошла сквозь весь ореол и обрамила его края. Техник вышел из зоны съёмки. Также нам удалось снять с него энцефалограмму. Во время разговора он жаловался на частые головные боли, и я предложил ему пройти обследование. Мы действительно изучили данные на предмет нарушений головного мозга и, поскольку патологий не было, рекомендовали ему просто не принимать всё близко к сердцу.

На следующий день мы решили проверить возможности нашего устройства и выставили излучатель в окно. С одной стороны это было ребячество в стиле "а чё? давай!", но результаты нас поразили. Сперва на мониторе ничего не было, но меняя фокусировку, мы наблюдали, как серый город окрашивается во все цвета радуги, небо переливалось, и в него капали снизу вверх разноцветные капли. По пути они взаимодействовали друг с другом, менялись или исчезали. Название пришло само собой - эмоциональная сфера. В нескольких кварталах от нас в небе была словно коричневая брешь с вкраплениями болотного и кислотно-зелёного цвета, в неё капали тёмные сгустки источаемые серым зданием с маленькими окнами. Мы незамедлительно проверили этот адрес по электронным картам. Это было здание районного суда. Вполне ожидаемый результат для такого заведения.
Однако оставалась проблема - мы по-прежнему не светились на экране, и это нас озадачивало.

Сравнив энцефалограмму техника с теми, которые были уже обработаны, мы не нашли расхождений, она полностью укладывалась в созданную нами статистическую модель. Наши же результаты отличались, хоть и незначительно. Будь это отдельный случай, его можно было бы списать на погрешность автоматики, но наши профили противоречили всей базе собранной в рамках исследования. Казалось, что данные искажены. Тут мы вспомнили, как отсеивали анкеты, предоставленные заказчиком для исследования. Тогда нам тоже показалось, что данные искажены или собраны с нарушением протокола анализа - таких профилей было больше половины. Однако, уже из наших, почти пяти тысяч собранных энцефалограмм не было ни одной, которую бы мы отбраковали. Все они вписывались в статистическую модель. Естественно мы провели все возможные расчёты с отбракованными данными. Полученная модель походила на среднестатистическую энцефалограмму здорового человека. Но! - профессор чуть ли не выкрикнул это "но", от чего мы даже вздрогнули. - В этой модели не было ни единого эмоционального маркера, зато присутствовал непонятный шум. Он вполне мог остаться незамеченным, как погрешность измерений износившихся датчиков. Однако Фёдор, видя, что шум присутствует на всех графиках, предложил проверить их на предмет интерференции. Около месяца мы обрабатывали анкеты, и нам удалось выделить диапазон частот, который и создавал помехи. Точно такой же диапазон зашумлял и наши энцефалограммы. Судя по всему, эти волны и гасили эмоциональные маркеры, выравнивая сигнал. Значит, это был не просто фоновый процесс, а вполне направленная работа каких-то участков головного мозга. Мы назвали этот участок "зона эмоционального контроля". Оставалось только её найти.

Мы пробовали настроить наше устройство на соответствующие частоты в надежде, что сможем визуально определить место дислокации этой зоны, но это не увенчалось успехом. Пришлось мудрить с энцефалографом. В итоге мы нашли её, - Пётр Михайлович постучал себя пальцем по темечку, - всё шло отсюда. Небольшой участок на границе лобной и теменной долей. Его изучению мы посвятили следующие несколько месяцев. Фёдор предположил, что, снизив активность этой зоны, мы сможем, так сказать, обнажить эмоции, и их считает наша машина. Осталось только догадываться, какие побочные эффекты могут проявиться - мозг весьма сложный орган, и воздействуя на одно, мы невольно могли "наломать дров" где-то ещё.

Не буду углубляться в детали наших изысканий, это не так интересно, как визуализация эмоций, скажу одно: результатом наших трудов стал препарат, который Ивар бережно положил во внутренний карман.
- Вы хотите сказать, что он высвобождает эмоции? - я не до конца понимал связь эмоционального поля, энцефалограммы, "шпионской" капсулы и маскировки своих умственных способностей, которые далеко не уникальные.
- Не совсем так. Препарат блокирует зону эмоционального контроля. Мозг перестаёт управлять эмоциями в соответствии с логикой и личным опытом - эмоции начинают управлять мозгом. Человек становится импульсивным и предсказуемым, страдает логическое мышление, появляется категоричность суждений, отсутствует целеполагание. "Здесь и сейчас" - девиз тех, у кого эта зона атрофирована, будь то наследственность или результат воспитания.
- Да таких наверное процентов девяносто! - воскликнул я, вспомнив наш цех.
- Девяносто девять целых и девяносто семь сотых, если быть точнее, а вот тех, чья зона эмоционального контроля всё же работает - примерно один на три тысячи. Они не излучают эмоциональное поле. Сразу двоих представителей этого меньшинства я имею удовольствие сейчас видеть перед собой, - профессор улыбнулся.
- А-а-а, - Нату настигла догадка, - вон, значит, как. Используя энцефалограмму, вычисляют таких, как Ивар, а капсула замаскирует его под обычного человека? Только, получается, он на время станет таким обычным. Стоп! Но если государство занимается вычислением таких граждан для, как вы говорили, промывки и дальнейшей работы на госорганы или изоляции, как потенциально опасных для нынешнего строя, то оно может использовать ваше устройство для массовых репрессий. По сути вашим заказчикам было бы не важно как светится человек - важно, что он не светится! - Ната сделала паузу, а потом посмотрела на профессора и, слегка кивая, озвучила свой вывод:
- Они этого и хотели от вас.
Профессор покивал в ответ и продолжил:
- Мы не сразу это поняли. К слову, и раньше, что я, что Фёдор, удивлялись бардаку, присущему обновлённому государству. Нелогичность и настойчивость продвигаемой политики будоражили нервы...
- Агрессия от непонимания, -  поддержал я Петра Михайловича.
- Именно, Ивар! К общему непониманию мировой обстановки нам на тот момент добавилось ещё одно - исходные данные, переданные заказчиком. Большая часть анкет принадлежала людям с активной зоной контроля, но наши исследования говорили о том, что такие люди - большая редкость. Значит, эти данные намеренно собирали и потом подсунули нам, следовательно, эффект "зашумления" энцефалограммы известен заказчику, то есть известен госслужбам. Уже тогда закрались первые сомнения, и осторожность стала для нас нормой. Мы стали изучать эту группу анкет. От обычных она отличалась тем, что в ней было около пяти процентов работников руководящего аппарата: начальники, директора, политики и тому подобное, остальные девяносто пять - обычные люди, без каких-нибудь статистических зависимостей между профессиями. Пытливый ум не давал покоя, и мы решили выбрать несколько анкет с наиболее контрастными энцефалограммами, провести повторное исследование с этими людьми и посмотреть на них через объектив нашего устройства. Раскрывать свои достижения мы не планировали, во-первых хотелось знать все особенности, прежде чем отчитываться перед заказчиком, а во-вторых сомневались в благонамеренности самого заказчика. Так что, отгородив часть лаборатории, мы сделали уютную комнату для проведения энцефалографии, а свой сканер эмоций снаружи придвинули к небольшому окошечку так, чтобы он захватывал всё помещение. Устройство мы забросали халатами и разным мусором, чтобы оно казалось заброшенным и ненужным. Вроде как промежуточный и неудавшийся эксперимент. По нашему запросу заказчик прислал лишь малую часть людей из выбранных нами анкет, и все они были из тех пяти процентов руководителей, а остальные якобы отказались принимать участие. Все присланные были на гособеспечении, и у них не было возможности отказаться - "добровольно-принудительно", так сказать. И, вполне ожидаемо, они не светились эмоциями. Однако, такой подход не объективен, и мы решили сами связаться с теми, кто отказался, и попытаться их уговорить.

Мы были шокированы, когда в результате наших обходов анкета за анкетой отсеивалась по причине того, что человек либо в тюрьме, либо в психиатрической лечебнице, либо умер, либо пропал без вести. Тогда-то наши сомнения и стали развиваться в сторону заговора. Может, красные фигурки из анимации не на пляж отправлять собирались... Может, целью было собирать в кучку послушных и предсказуемых, а подозрительных и нечитаемых изолировать. Для этого-то и нужен был метод массовой диагностики. Настроения продолжать работу больше не было. Страх за то, что наше устройство принесёт только вред вместо обещанного благополучия, нарастал с каждым днём. В один из обходов мы столкнулись с заговором лицом к лицу. Нам открыла женщина. На просьбу позвать человека, которого мы искали по анкете, она окинула нас взглядом и разразилась руганью. Из нецензурно-эмоционального монолога было понятно, что наши игры в подполье разрушали её жизнь, что мужа посадили в дурку, а её выкинули с работы без права трудоустройства. Тогда только начиналась политика с цветными мультипропусками, а сейчас её бы назвали дропом, - уточнил профессор. - Тут-то мы впервые и столкнулись с понятием "подполье", наш пазл сложился, и теория заговора уже не казалась надуманной. Точкой в этом вопросе стал очередной визит куратора проекта со стороны заказчика. Мы ещё продолжали повторное исследование тех, кого к нам ежедневно присылали по запросу, и в промежуток между такими приёмами зашёл молодой человек справится о наших успехах и записать наши пожелания для снабженцев. В какой-то момент у него зазвонил телефон и он, посчитав, что комната для энцефалографии вполне укромное место, извинился и зашёл туда для разговора. Секрет комнаты был в том, что вместе со светом включалось и устройство, в режиме записи. Мы не подали виду, тем более что нам было интересно, о чём он говорит и как светится, если светится. Подслушивать, а тем более подглядывать - нехорошо, но мы пошли на сделку с совестью и позже пересмотрели запись.

...Вокруг его головы был стабильный серый ореол, а внутри него симметричные узоры болотного и землистого цвета в коричневую крапинку. Вдруг узоры вытянулись и словно иглы вышли за пределы ореола. Нам показалось, что куратору сообщили по телефону что-то важное. Он ответил, что профессора что-то нащупали и уже пробуют собрать сканер. Коричневые крапинки почернели и увеличились, фон ореола блеснул ярко-красным цветом словно голограмма. Куратор спросил: "А профессора?" Узоры опять пронзили ореол, и он сказал фразу, после которой нам стало не по себе: "В дурку, так в дурку". Разговор завершился. Узоры втянулись, а внутри них стали зарождаться и увеличиваться песочные, розовые и бирюзовые пятнышки. Из комнаты он крикнул нам, что мы здесь всё здорово устроили, кругом порядок. Назвал нас профессионалами своего дела. Вместе с этими словами узоры выстрелили зародившимися цветными каплями в сторону двери, в нашу сторону и съёжились, а ореол на время потерял стабильность и забултыхался по краям. Куратор выключил свет. Лицемерный подонок! - профессор разволновался.

- Ничего себе! - воскликнула Наталья. - Вас просто использовали. Но как вы спаслись? А почему не спасся мой отец?
- Мы немедленно разобрали устройство и переделали его так, чтобы никто не смог догадаться, что было изначально. По сути, мы сделали гигантский тепловизор, и на протяжении двух последующих лет нам удавалось водить всех занос, имитируя бурную научную деятельность. Также за это время нам удалось внести весомый вклад в деятельность подполья - один препарат дорогого стоит, - профессор указал на мой внутренний карман. - В подполье были простые люди, озабоченные своим будущим и будущим своих детей, не согласные с политикой объединённого правительства. Собственно, всё тоже самое, к чему подошли и вы, благодаря активности зоны эмоционального контроля. Благодаря рассудительности и умению анализировать.
- Откуда вы знаете, что она у нас активна? Вы же энцефалограмму нам не делали, - с сомнением спросил я.
- Поверь моему опыту - это так, - пресёк намечающийся спор профессор.
- Так что с отцом? - нетерпеливо напомнила Ната.
- Твой отец был рьяный сторонник сопротивления, и, когда в правлении нашей компании заговорили о передаче проекта другой команде, он агитировал меня уничтожить все данные и бежать. Я часто спорил с ним, ведь это было опасно, а с маленькой тобой мы не смогли бы прятаться вечно, обрекая тебя на отшельнический образ жизни. Но... В тайне от меня он подготовил диверсию в лаборатории и задержавшись в один из дней поджёг её. Выгорело всё. Он был человеком науки и подошёл к этому со знанием дела, но он не был диверсантом, и охрана исследовательского корпуса скрутила его практически сразу. Затем расследование, допросы, энцефалограммы, которые, к слову, мы прошли с блеском благодаря препарату. Но Фёдора всё же  посчитали опасным и упекли в психушку, а меня заставили восстанавливать утраченные данные.

Наталья расстроилась от воспоминаний об отце, но несомненно испытывала чувство гордости за него, за его решительность и жертвенность. Я уловил это в её глазах. Думаю, и профессор это понял. Фёдор действительно был героем, но об этом никто не узнает. Он не мог не понимать, что его схватят, и всё же рискнул обрубить все возможные концы, которые могли привести к созданию эмоционального сканера. Он спас множество жизней. Будь всё иначе - и возможно я бы уже давно дропствовал где-нибудь в рабочем посёлке.
Профессор глубоко вздохнул:
- Думаю, вы в очередной раз убедились, насколько всё серьёзно. Ваша жизнь в ваших руках, а я всегда буду готов помочь - в любое время дня и ночи. Теперь мы - подполье.